Я родилась в Смоленске. Город Смоленск всегда был как город-ключ на пути к Москве. В XVII веке поляки, в XIX веке французы, и вот теперь в XX-м немцы первым делом стремились захватить Смоленск.
Когда началась Великая Отечественная война, мне только что исполнилось три года. Мы узнали о начале войны в цирке. Мама и бабушка нас с братом повели в воскресенье на утреннее представление в цирк. Когда мы занимали свои места, народу в зале было мало. Мама заметила рядом расстроенную женщину, у которой слёзы стояли в глазах. Мама спросила её участливо:
«У Вас, наверное, какое-то горе?». – «Теперь у нас у всех горе! – сказала она. - Я вижу, что вы ещё ничего не знаете. Война началась, немцы перешли границу!»
Мы тогда жили в Кронштадском переулке, дом 10. Я помню, что во дворе взрослые смотрели на небо, где летели ряды чёрных самолётов, и говорили: «Это немцы, это уже немцы!». А я так и думала, что немцы – это вот эти чёрные самолёты, которые громко гудели над нашим домом. Это было 24 июня, когда немцы совершили первый налёт на город.
Сначала налёты были разведывательные, а потом с бомбами. 26 июня в 0.40 пополуночи 126 самолётов «Юнкерс-88» эшелонированными группами атаковали город. Затем налёты стали очень частыми, в основном совершались по ночам. В ночь на 29 июня было сброшено около 2-х тысяч зажигательных и сотня крупных фугасных бомб. Центральная часть города была сразу разрушена, сгорело более шестисот домов.
А в начале июля нас с братом и детьми соседа отправили в деревню. Приехала телега, которую везли две лошади, белая и чёрная – это я запомнила. Мама, Плиско Марина Валерьяновна, осталась в городе, чтобы отправить папе телеграмму. Его вызвали в Москву в министерство, как раз перед началом войны, для назначения на новое место работы. Когда папа прочитал сообщение от мамы, он с ужасом думал, что эта деревня – в Монастырщине, куда увезли детей, – ещё на 30 километров ближе к фронту.
Лётчик, полковник Касаткин, пролетая над пригородом Смоленска, не мог понять, что это под крыльями его самолёта – лес странных квадратных столбов. А это было всё, что осталось от Заднепровья – трубы русских печей.
Мама думала, что дети теперь в безопасности, стала добираться из города до деревни Комаровка, в которой никогда не бывала раньше. Её довезли до развилки дорог, сказали перейти через поле и там сразу деревня. Но в поле хлеб уже высокий, идти пришлось вниз, как бы под горку, ноги начали проваливаться в мокрую землю. Мама стала кричать, и ей женский голос ответил, что правее есть мостик через речку, перейдёшь, на горку поднимешься и там деревня. Когда мама увидела на горке лошадей, белую и чёрную, она поняла, что нашла, где её дети.
На завалинке около дома мама увидела деда, который курил. Он сказал ей:
«Ну что, Валерьяновна, плениться будем?» - «Как плениться, что ты дед?» – «Так ведь немец идёт!»
И мама снова ушла в Смоленск. А по дорогам уже потоком двигались люди, которые несли на себе какие-то вещи, вели детей. Только «8 июля 1941 года в связи с возможной оккупацией города был создан Областной Комитет по эвакуации». Смоленск к тому времени сильно разбомбили. Дом наш был ещё цел. Но что мама могла взять из дома? Фотографии и куклу дочке. Этой куклой-голышом играла и моя дочка.
Добравшись до завода на Покровской горе, на котором работал папа, мама узнала, что завод давно уже эвакуируется за Урал, идёт погрузка последнего эшелона. Но не было никакого транспорта, чтобы привезти из деревни детей и бабушку. И вот чудо, на одном из грузовиков, который стоял в ожидании кого-то, водитель, молодой парень, взялся поехать в деревню и привезти нас в город. Можно сказать чудом нам удалось выехать на этом заводском эшелоне 9 июля 1941 года, а 15 июля в город Смоленск вошли немцы.
Там моей молоденькой маме
Предстояло сообразить,
Что остаться в плену у фашистов,
Всё равно, что совсем не жить.
В город мама пришла ненароком,
Тридцать вёрст по полям пешком,
Город весь уходил по дорогам,
Каждый с маленьким узелком.
Там на улицах было пусто,
Гулко так раздавались шаги,
Да оконные стёкла хрустко
Под ногами толкли каблучки.
Дом покинутый не поверил,
Что прощание то насовсем:
Так легко открывались двери
И портреты глядели со стен.
Что забрать с собой в одиночку?
Что из полного дома спасти?
Две тарелки, да куклу дочке –
То смогла она унести.
И в последнем простом эшелоне
Двух детей и старуху-мать
Парень-ухарь, шофёр на газоне,
С дачи летней помог забрать.
На Смоленском железнодорожном вокзале было такое столпотворение, как конец света. Шум стоял как от пчелиного улья. Наш эшелон загружался на запасных путях, и мы проехали мимо, я только удивлялась, как люди мучаются. А залезть на платформу без посторонней помощи было невозможно.
Людей загрузили в вагон-теплушку. Вдруг раздался взрыв: наш поезд подвергся обстрелу немецких самолётов. Нам пришлось резко остановиться среди поля. Мужчины соскакивали на землю и спускали детей и женщин, но отходить от поезда было нельзя: он в любой момент мог отправиться дальше. Все легли под небольшой насыпью. Стреляли по вагонам. Брат Витя, которому было всего пять лет, отбежал куда-то дальше, и маме пришлось его искать. Однажды спустили из вагона и бабушку, а поезд возьми и поедь! Мужчины быстро забрались в вагон, стали поднимать бабушку – и не могут: у неё в блузке пачка фотографий, они зацепились за борт и не пускают. Еле подняли ее в вагон. Больше бабушка на землю не спускалась.
Во время остановок на станциях мама посылала телеграммы папе. Он работал в городе Сызрань, на Волге. Заводы переоборудовали и перестраивали в авиационные, а папа, Плиско Фёдор Иванович, был специалистом, инженером-строителем, которому дали бронь.
Поезд проехал Сызрань и остановился дальше, за Волгой, на станции Батраки. Маме говорят, вот и поедем дальше с людьми с завода, как же вы в незнакомом месте будете выгружаться. Но она знала, что папа нас ждет, и решила выходить здесь.
Нас выгрузили, было темно. Какая-то горка, всё сыплется вниз. Но тут стрелочница, женщина дежурная, нас подхватила, да молодёжь где-то рядом гуляла, помогли бабушке и вещи донесли. Меня устроили спать на каком-то сундучке, с которого я ночью свалилась. А мама пошла искать почту, чтобы связаться с папой. Уже с самого начала войны поезда ходили не по расписанию, а сумбурно, как получится. И папа целую ночь ждал эшелон. Номера поезда не знал даже начальник вокзала. Но всё-таки утром отец за нами приехал, и мы стали жить в городе Сызрань.
В 1944 году мы приехали в Москву, папа получил новое назначение – переоборудовать Долгопрудненский завод в авиационный. Мы поселились в пятиэтажном доме, как раз напротив института. Дом был ещё не достроен. В одной комнате было тепло, а в другую меня водили гулять, одевая в шубу и валенки. В той комнате жил кролик, которому привозили осину из леса, и он грыз кору. Когда дом достраивали, тут работали пленные немцы. Они часто разговаривали с нами, с детьми, и показывали нам колечки, браслетики, которые сами мастерили. Часто просили какой-нибудь еды, хлеба.
Салют Победы я видела из окна, когда мы были у папиных друзей. В их квартире окна выходили на Тверскую.
В сентябре 1945 года я пошла в первый класс.
МОСКВА ПОБЕДНАЯ
Я помню Москву военной поры,
Не в заклеенных окнах – бледную,
А воскресшую в грохоте майской жары
Ту весёлую Москву – победную.
Как меня поднимала папы рука:
«Посмотри на салютные вспышки!
Это всё никому не забыть никогда!
И ты помни это, малышка!»
Помню Тверскую тем майским утром,
Ликующей Москвы течение,
Это плыла людская река,
Это было страны пробуждение.
В 1947 году мы приехали в Химки и жили в финских домах на улице Мичурина. Я училась в Лобановской Начальной школе. Находилась она в небольшой каменной усадьбе, вокруг росли огромные липы. В этой школе я училась с третьего класса, а когда окончила четвёртый класс, нас перевели в школу № 3.
Когда началась Великая Отечественная война, мне только что исполнилось три года. Мы узнали о начале войны в цирке. Мама и бабушка нас с братом повели в воскресенье на утреннее представление в цирк. Когда мы занимали свои места, народу в зале было мало. Мама заметила рядом расстроенную женщину, у которой слёзы стояли в глазах. Мама спросила её участливо:
«У Вас, наверное, какое-то горе?». – «Теперь у нас у всех горе! – сказала она. - Я вижу, что вы ещё ничего не знаете. Война началась, немцы перешли границу!»
Мы тогда жили в Кронштадском переулке, дом 10. Я помню, что во дворе взрослые смотрели на небо, где летели ряды чёрных самолётов, и говорили: «Это немцы, это уже немцы!». А я так и думала, что немцы – это вот эти чёрные самолёты, которые громко гудели над нашим домом. Это было 24 июня, когда немцы совершили первый налёт на город.
Сначала налёты были разведывательные, а потом с бомбами. 26 июня в 0.40 пополуночи 126 самолётов «Юнкерс-88» эшелонированными группами атаковали город. Затем налёты стали очень частыми, в основном совершались по ночам. В ночь на 29 июня было сброшено около 2-х тысяч зажигательных и сотня крупных фугасных бомб. Центральная часть города была сразу разрушена, сгорело более шестисот домов.
А в начале июля нас с братом и детьми соседа отправили в деревню. Приехала телега, которую везли две лошади, белая и чёрная – это я запомнила. Мама, Плиско Марина Валерьяновна, осталась в городе, чтобы отправить папе телеграмму. Его вызвали в Москву в министерство, как раз перед началом войны, для назначения на новое место работы. Когда папа прочитал сообщение от мамы, он с ужасом думал, что эта деревня – в Монастырщине, куда увезли детей, – ещё на 30 километров ближе к фронту.
Лётчик, полковник Касаткин, пролетая над пригородом Смоленска, не мог понять, что это под крыльями его самолёта – лес странных квадратных столбов. А это было всё, что осталось от Заднепровья – трубы русских печей.
Мама думала, что дети теперь в безопасности, стала добираться из города до деревни Комаровка, в которой никогда не бывала раньше. Её довезли до развилки дорог, сказали перейти через поле и там сразу деревня. Но в поле хлеб уже высокий, идти пришлось вниз, как бы под горку, ноги начали проваливаться в мокрую землю. Мама стала кричать, и ей женский голос ответил, что правее есть мостик через речку, перейдёшь, на горку поднимешься и там деревня. Когда мама увидела на горке лошадей, белую и чёрную, она поняла, что нашла, где её дети.
На завалинке около дома мама увидела деда, который курил. Он сказал ей:
«Ну что, Валерьяновна, плениться будем?» - «Как плениться, что ты дед?» – «Так ведь немец идёт!»
И мама снова ушла в Смоленск. А по дорогам уже потоком двигались люди, которые несли на себе какие-то вещи, вели детей. Только «8 июля 1941 года в связи с возможной оккупацией города был создан Областной Комитет по эвакуации». Смоленск к тому времени сильно разбомбили. Дом наш был ещё цел. Но что мама могла взять из дома? Фотографии и куклу дочке. Этой куклой-голышом играла и моя дочка.
Добравшись до завода на Покровской горе, на котором работал папа, мама узнала, что завод давно уже эвакуируется за Урал, идёт погрузка последнего эшелона. Но не было никакого транспорта, чтобы привезти из деревни детей и бабушку. И вот чудо, на одном из грузовиков, который стоял в ожидании кого-то, водитель, молодой парень, взялся поехать в деревню и привезти нас в город. Можно сказать чудом нам удалось выехать на этом заводском эшелоне 9 июля 1941 года, а 15 июля в город Смоленск вошли немцы.
Там моей молоденькой маме
Предстояло сообразить,
Что остаться в плену у фашистов,
Всё равно, что совсем не жить.
В город мама пришла ненароком,
Тридцать вёрст по полям пешком,
Город весь уходил по дорогам,
Каждый с маленьким узелком.
Там на улицах было пусто,
Гулко так раздавались шаги,
Да оконные стёкла хрустко
Под ногами толкли каблучки.
Дом покинутый не поверил,
Что прощание то насовсем:
Так легко открывались двери
И портреты глядели со стен.
Что забрать с собой в одиночку?
Что из полного дома спасти?
Две тарелки, да куклу дочке –
То смогла она унести.
И в последнем простом эшелоне
Двух детей и старуху-мать
Парень-ухарь, шофёр на газоне,
С дачи летней помог забрать.
На Смоленском железнодорожном вокзале было такое столпотворение, как конец света. Шум стоял как от пчелиного улья. Наш эшелон загружался на запасных путях, и мы проехали мимо, я только удивлялась, как люди мучаются. А залезть на платформу без посторонней помощи было невозможно.
Людей загрузили в вагон-теплушку. Вдруг раздался взрыв: наш поезд подвергся обстрелу немецких самолётов. Нам пришлось резко остановиться среди поля. Мужчины соскакивали на землю и спускали детей и женщин, но отходить от поезда было нельзя: он в любой момент мог отправиться дальше. Все легли под небольшой насыпью. Стреляли по вагонам. Брат Витя, которому было всего пять лет, отбежал куда-то дальше, и маме пришлось его искать. Однажды спустили из вагона и бабушку, а поезд возьми и поедь! Мужчины быстро забрались в вагон, стали поднимать бабушку – и не могут: у неё в блузке пачка фотографий, они зацепились за борт и не пускают. Еле подняли ее в вагон. Больше бабушка на землю не спускалась.
Во время остановок на станциях мама посылала телеграммы папе. Он работал в городе Сызрань, на Волге. Заводы переоборудовали и перестраивали в авиационные, а папа, Плиско Фёдор Иванович, был специалистом, инженером-строителем, которому дали бронь.
Поезд проехал Сызрань и остановился дальше, за Волгой, на станции Батраки. Маме говорят, вот и поедем дальше с людьми с завода, как же вы в незнакомом месте будете выгружаться. Но она знала, что папа нас ждет, и решила выходить здесь.
Нас выгрузили, было темно. Какая-то горка, всё сыплется вниз. Но тут стрелочница, женщина дежурная, нас подхватила, да молодёжь где-то рядом гуляла, помогли бабушке и вещи донесли. Меня устроили спать на каком-то сундучке, с которого я ночью свалилась. А мама пошла искать почту, чтобы связаться с папой. Уже с самого начала войны поезда ходили не по расписанию, а сумбурно, как получится. И папа целую ночь ждал эшелон. Номера поезда не знал даже начальник вокзала. Но всё-таки утром отец за нами приехал, и мы стали жить в городе Сызрань.
В 1944 году мы приехали в Москву, папа получил новое назначение – переоборудовать Долгопрудненский завод в авиационный. Мы поселились в пятиэтажном доме, как раз напротив института. Дом был ещё не достроен. В одной комнате было тепло, а в другую меня водили гулять, одевая в шубу и валенки. В той комнате жил кролик, которому привозили осину из леса, и он грыз кору. Когда дом достраивали, тут работали пленные немцы. Они часто разговаривали с нами, с детьми, и показывали нам колечки, браслетики, которые сами мастерили. Часто просили какой-нибудь еды, хлеба.
Салют Победы я видела из окна, когда мы были у папиных друзей. В их квартире окна выходили на Тверскую.
В сентябре 1945 года я пошла в первый класс.
МОСКВА ПОБЕДНАЯ
Я помню Москву военной поры,
Не в заклеенных окнах – бледную,
А воскресшую в грохоте майской жары
Ту весёлую Москву – победную.
Как меня поднимала папы рука:
«Посмотри на салютные вспышки!
Это всё никому не забыть никогда!
И ты помни это, малышка!»
Помню Тверскую тем майским утром,
Ликующей Москвы течение,
Это плыла людская река,
Это было страны пробуждение.
В 1947 году мы приехали в Химки и жили в финских домах на улице Мичурина. Я училась в Лобановской Начальной школе. Находилась она в небольшой каменной усадьбе, вокруг росли огромные липы. В этой школе я училась с третьего класса, а когда окончила четвёртый класс, нас перевели в школу № 3.