Тяжело вспоминать о послевоенном времени, трудном и голодном, отягчённом последствиями Великой Отечественной войны 1941-45 гг. Я родилась за девять месяцев до окончания войны, поэтому это время я опишу в основном со слов моей мамы Малышевой Таисии Ивановны.
Мама окончила Пермский медицинский институт в 1942 г. Тогда обучение медицине сократили до четырёх лет. Стипендия выдавалась только тем, кто учился на хорошо и отлично и была небольшой, поэтому студенты оставались полуголодными. Бесплатно в столовой кормили только обедом, содержащем суп-лапшу: подсоленную воду с кружочками жира и плавающими лапшинами в палец толщиной из тёмного хлебоподобного теста с отрубями. Иногда, когда было особенно голодно, студенты воровали картошку из огородов преподавателей. Ректор их за это отчитывал, но прощал.
В общежитии мама жила в комнате вместе с двумя другими девушками. Жили дружной семьёй, и все вещи были общими. Несмотря на трудности, время проводили весело. Мама рассказывала, что однажды её лишили стипендии на семестр из-за того, что очень принципиальный преподаватель по гигиене поставил ей на экзамене «удовлетворительно»: она перепутала порядок гигиенических процедур. До конца жизни мама запомнила этот порядок, но в то время ей пришлось голодать. Ситуацию спасла моя бабушка (Малышева Устинья Михайловна), которая послала маме несколько мешков с сухарями. Зная об этом, студенты забегали в комнату к маме и брали по сухарику. Мешки таяли на глазах.
После окончания института маму оставили на кафедре: она должна была сопровождать эшелоны с бойцами на фронт в качестве врача. Однажды зимней ночью эшелон подвергся обстрелу, все побежали из вагонов. Выбежала и моя мама, но на ней не было обуви. Как раз перед бомбежкой, ложась спать, она сняла и поставила рядом свои валеночки. Пока мама спала, валеночки кто-то утащил. Босую симпатичную девушку подхватил на руки благородный офицер и понёс от вагонов по сугробам. Это был мой будущий отец. Вот так познакомились мои родители, и впоследствии родилась я.
Во время войны мама работала в военном госпитале, куда привозили раненых бойцов. Она была хирургом-стоматологом в отделении челюстно-лицевой хирургии. Часть пациентов составляли танкисты из горевших танков, у которых были сильные ожоги лица. Врачи пытались восстановить их обожжённые лица. После операции этим бойцам не давали зеркало, чтобы они не видели свои изменённые и изуродованные лица. Увидев себя другими, далеко не красавцами, молодые ребята сильно переживали и некоторые из них просто не выдерживали. Да, это была тяжёлая личная драма танкистов!
Когда родилась я, мама некоторое время не работала, работал мой отец, которого комиссовали из армии из-за контузии и ранения. Он был направлен на работу следователем по уголовным делам. Такая деятельность сопряжена с опасностью, поэтому у отца с собой был всегда пистолет. Характер его сильно изменился: он стал жестоким и нетерпимым, поэтому мама была вынуждена бежать от него вместе со мной, годовалым ребёнком на руках. Отец пробовал её вернуть, но безуспешно. Я никогда не видела своего родного отца, хотя вплоть до замужества носила его фамилию.
Мне было три года, когда мама, я и бабушка перебрались из голодного прикамского края в благодатный Краснодарский край. Мы поселились в съёмной комнате частного дома станицы Пашковская, из которой на работу в город Краснодар мама ездила на трамвае. Но даже там сначала было трудно прожить, и чтобы прокормить нас, мама в единственный выходной день (воскресенье) ездила на грузовиках по окрестным кубанским станицам и меняла тёплые вещи на муку, крупу и другие продукты. Спасибо бабушке, что она сберегла тёплые вещи: платки, шарфы, кофты и другое. Это был запас вещей для семей рабочих маленького смолокуренного заводика, ранее принадлежавшего моему деду и прадеду. Таская двухпудовые мешки с продуктами, мама подорвала своё здоровье, но именно это спасло нас и позволило выжить. Облегчение пришло, когда мама устроилась работать санитарным врачом на Краснодарский колхозный рынок. По правилам, каждый продавец рынка был обязан принести часть от своей продукции врачу на пробу, и доля от этого доставалась нам с бабушкой.
Вспоминаю рассказ мамы о печальном и одновременно забавном случае. Умерла моя бабушка, её по христианскому обычаю отпевали. Меня не с кем было оставить, поэтому я тоже пошла на отпевание. Священник басом нараспев читал молитвы, а я стояла рядом с ним и громко подпевала, но никто меня не остановил.
Позже мама перешла работать в Краевую стоматологическую клинику города Краснодара, где она подружилась с Лидией Михайловной Долгих (в девичестве Толстых). Тётя Лида оказала большое влияние на нашу дальнейшую жизнь. Она была женщиной энергичной и приютила нас с мамой у себя. Мы жили в её семье как родные.
Коллектив медперсонала клиники был заботливым и приветливым. Надо отметить, что после войны люди ценили мирную жизнь и работали, да и жили с удовольствием, весело и дружно, с надеждой смотрели в будущее. Все праздники отмечали вместе. Помню, как на празднование Нового года сотрудники собирались в зале около наряженной ёлки, на которой висели на ниточках мандарины, обернутые в фольгу грецкие орехи, конфеты и ватные или стеклянные игрушки, а на верхушке ёлки красовалась звезда. Перед ёлкой стоял венский стул, на который ставили детей сотрудников для того, чтобы они читали стихи или пели песенки. Меня нарядили в белое платьице, а на голове завязали огромный бант, чуть меньше моей головы. И вот такую нарядную меня, трехлетнюю девочку, тоже поставили на стул. Я начала читать стишок про медведя, который шел к себе в берлогу и «шагая через мост, наступил лисе на хвост», в лесу начался переполох. Но тут я вдруг поняла, что все меня слушают, разволновалась и замолчала, а потом сильно заплакала. Все засмеялись и захлопали в ладоши. Закончилось всё благополучно – мне подарили подарок с конфетами и печеньем. Отмечу, что в Краснодаре в то время было трудно найти сахар, практически не было шоколадных конфет.
Меня определили в детский сад, который располагался в красивом особняке с колоннами и большими светлыми комнатами. Детсад был на гособеспечении, за него никто не платил. С нами там занимались пением и танцами, учили читать стихи. При необходимости, мама могла оставить меня там на день и ночь. Коллектив детского сада был исключительно женский, мужчин в то время было мало – это ещё одно последствие войны.
Помню демонстрации, посвящённые Международному дню трудящихся (первого мая) и Октябрьской революции (седьмого ноября). Люди шли колоннами, собранными по организациям, и несли плакаты с лозунгами, они разговаривали и пели советские военные и послевоенные песни. Играла музыка, все чувствовали себя непринуждённо, были веселы. После демонстрации люди расходились небольшими компаниями для дальнейшего празднования дома.
Обычно мы собирались на праздники у тёти Лиды, где накрывали стол салатами, овощными закусками и пирогами. На столе стояли две-три бутылки виноградного вина и бутылки лимонада, крепких напитков не было. Так как муж тёти Лиды – дядя Володя (Владимир Михайлович Долгих) – был начальник «ДОРМОСТА», то у нас на столе была колбаска. Дядя Володя за строительство Кавказской шоссейной дороги был награждён наручными часами. В то время такие часы были диковинкой. На второе подавали мясо с картошкой. За столом царила весёлая обстановка, пели песни, разговаривали и иногда танцевали или разыгрывали сценки из жизни. У нас, детей, это создавало ощущение благополучия и спокойствия. Так проходили редкие праздничные дни, а в будни маме приходилось много работать, чтобы жить и хорошо питаться. Мама любила хорошо одеться, заказывала платья в ателье. В моде были тогда натуральные ткани: крепдешин, креп-жоржет, чесуча, бостон и многие другие.
Помню, что когда в Краснодаре было особенно жарко, на каждом углу стоял аппарат для газированной воды с продавщицей в белом халате и колпаке. Аппарат представлял собой металлический ящик на колёсах, на верху которого стояла стеклянная узкая и длинная мерная колба с сиропом, из неё продавщица добавляла сироп в стакан с газированной водой. Я на каждом углу просила у мамы воду, пыхтела, но пила, тогда это было лакомством. Продавали ещё мороженое из бидонов: продавщица ложкой заполняла форму и потом из неё на круглую вафлю выдавливала столбик мороженого, а сверху всё это накрывалось таким же кружком Есть такое мороженое было очень удобно, облизывая столбик по кругу и держа его пальцами за вафли.
Позже мы с мамой перебрались в маленькую комнатку в частном доме на улице Шаумяна, которую снимали у старенькой бабушки-хозяйки. Домик был глиняный (хатка), побеленный внутри и снаружи. На окнах были ставни, которые на ночь закрывали снаружи металлической перекладиной со свободно висящим штырём, его просовывали через сквозное отверстие в стене, а внутри в его конец вставляли заглушку, препятствующую выходу. До сей поры помню длинный коридор вдоль дома, обвитый виноградной лозой со свисающими гроздьями синего винограда. Наша бабушка-хозяйка, которой я пела песенки и рассказывала стишки, очень хорошо ко мне относилась и заменяла мне мою бабушку. Она тайком от мамы водила меня в церковь (в то время посещение церкви не приветствовалось), там меня крестил священник, он обрызгал меня водой из купели и на лбу намазал крестик чем-то красноватым. Я дотронулась до лба и попробовали на вкус, это было что-то липкое и сладкое.
Помню, что на крыше соседнего дома летом лежали на противнях слои распластанных слив или абрикос, так их сушили и высушенные пласты употребляли как пастилу. У калитки дома на улице стояли огромные деревья белой и черной шелковицы и дерево грецкого ореха. Когда плоды созревали и падали на землю, дети могли их с удовольствием кушать, только орехи надо было очистить от зелёной кожуры и разбить скорлупу. Вдоль улицы росли кусты жёлтой алычи и кизила, а огромная крона растущего там каштана давала желаемую тень. В воскресенье мы с мамой ходили мыться в баню недалеко от нашего домика и после бани дома варили раков на керосинке. Мне было интересно, что в живом виде раки были зелёные, а после варки становились красными и были очень вкусными. Раки в изобилии водились в реке Кубань в Краснодаре.
В первый класс я пошла в школу недалеко от дома. Первые задания были простыми: написать палочки, крючки, буквы и цифры, поэтому я быстро с ними справлялась, и пока старенькая бабушка доходила до туалета, который находился на огороде, я уже заканчивала уроки. Хорошо помню лицо своей первой учительницы, немолодой и полностью седой женщины. Она выглядела печальной и серьёзной. Она была всегда одета в траурные чёрные одежды, тоскующая и поникшая. Во время войны погиб её единственный сын в воздушном бою, он был лётчиком. Мы, послевоенные дети, тонко чувствовали её горе и слушались её всегда и во всём. Дети войны имели обострённое восприятие действительности и правды, очень хотели жить и стремились к успехам. Вот так в послевоенные годы постепенно восстанавливали свою мирную жизнь дети и взрослые вместе с нашим народом.
Мама окончила Пермский медицинский институт в 1942 г. Тогда обучение медицине сократили до четырёх лет. Стипендия выдавалась только тем, кто учился на хорошо и отлично и была небольшой, поэтому студенты оставались полуголодными. Бесплатно в столовой кормили только обедом, содержащем суп-лапшу: подсоленную воду с кружочками жира и плавающими лапшинами в палец толщиной из тёмного хлебоподобного теста с отрубями. Иногда, когда было особенно голодно, студенты воровали картошку из огородов преподавателей. Ректор их за это отчитывал, но прощал.
В общежитии мама жила в комнате вместе с двумя другими девушками. Жили дружной семьёй, и все вещи были общими. Несмотря на трудности, время проводили весело. Мама рассказывала, что однажды её лишили стипендии на семестр из-за того, что очень принципиальный преподаватель по гигиене поставил ей на экзамене «удовлетворительно»: она перепутала порядок гигиенических процедур. До конца жизни мама запомнила этот порядок, но в то время ей пришлось голодать. Ситуацию спасла моя бабушка (Малышева Устинья Михайловна), которая послала маме несколько мешков с сухарями. Зная об этом, студенты забегали в комнату к маме и брали по сухарику. Мешки таяли на глазах.
После окончания института маму оставили на кафедре: она должна была сопровождать эшелоны с бойцами на фронт в качестве врача. Однажды зимней ночью эшелон подвергся обстрелу, все побежали из вагонов. Выбежала и моя мама, но на ней не было обуви. Как раз перед бомбежкой, ложась спать, она сняла и поставила рядом свои валеночки. Пока мама спала, валеночки кто-то утащил. Босую симпатичную девушку подхватил на руки благородный офицер и понёс от вагонов по сугробам. Это был мой будущий отец. Вот так познакомились мои родители, и впоследствии родилась я.
Во время войны мама работала в военном госпитале, куда привозили раненых бойцов. Она была хирургом-стоматологом в отделении челюстно-лицевой хирургии. Часть пациентов составляли танкисты из горевших танков, у которых были сильные ожоги лица. Врачи пытались восстановить их обожжённые лица. После операции этим бойцам не давали зеркало, чтобы они не видели свои изменённые и изуродованные лица. Увидев себя другими, далеко не красавцами, молодые ребята сильно переживали и некоторые из них просто не выдерживали. Да, это была тяжёлая личная драма танкистов!
Когда родилась я, мама некоторое время не работала, работал мой отец, которого комиссовали из армии из-за контузии и ранения. Он был направлен на работу следователем по уголовным делам. Такая деятельность сопряжена с опасностью, поэтому у отца с собой был всегда пистолет. Характер его сильно изменился: он стал жестоким и нетерпимым, поэтому мама была вынуждена бежать от него вместе со мной, годовалым ребёнком на руках. Отец пробовал её вернуть, но безуспешно. Я никогда не видела своего родного отца, хотя вплоть до замужества носила его фамилию.
Мне было три года, когда мама, я и бабушка перебрались из голодного прикамского края в благодатный Краснодарский край. Мы поселились в съёмной комнате частного дома станицы Пашковская, из которой на работу в город Краснодар мама ездила на трамвае. Но даже там сначала было трудно прожить, и чтобы прокормить нас, мама в единственный выходной день (воскресенье) ездила на грузовиках по окрестным кубанским станицам и меняла тёплые вещи на муку, крупу и другие продукты. Спасибо бабушке, что она сберегла тёплые вещи: платки, шарфы, кофты и другое. Это был запас вещей для семей рабочих маленького смолокуренного заводика, ранее принадлежавшего моему деду и прадеду. Таская двухпудовые мешки с продуктами, мама подорвала своё здоровье, но именно это спасло нас и позволило выжить. Облегчение пришло, когда мама устроилась работать санитарным врачом на Краснодарский колхозный рынок. По правилам, каждый продавец рынка был обязан принести часть от своей продукции врачу на пробу, и доля от этого доставалась нам с бабушкой.
Вспоминаю рассказ мамы о печальном и одновременно забавном случае. Умерла моя бабушка, её по христианскому обычаю отпевали. Меня не с кем было оставить, поэтому я тоже пошла на отпевание. Священник басом нараспев читал молитвы, а я стояла рядом с ним и громко подпевала, но никто меня не остановил.
Позже мама перешла работать в Краевую стоматологическую клинику города Краснодара, где она подружилась с Лидией Михайловной Долгих (в девичестве Толстых). Тётя Лида оказала большое влияние на нашу дальнейшую жизнь. Она была женщиной энергичной и приютила нас с мамой у себя. Мы жили в её семье как родные.
Коллектив медперсонала клиники был заботливым и приветливым. Надо отметить, что после войны люди ценили мирную жизнь и работали, да и жили с удовольствием, весело и дружно, с надеждой смотрели в будущее. Все праздники отмечали вместе. Помню, как на празднование Нового года сотрудники собирались в зале около наряженной ёлки, на которой висели на ниточках мандарины, обернутые в фольгу грецкие орехи, конфеты и ватные или стеклянные игрушки, а на верхушке ёлки красовалась звезда. Перед ёлкой стоял венский стул, на который ставили детей сотрудников для того, чтобы они читали стихи или пели песенки. Меня нарядили в белое платьице, а на голове завязали огромный бант, чуть меньше моей головы. И вот такую нарядную меня, трехлетнюю девочку, тоже поставили на стул. Я начала читать стишок про медведя, который шел к себе в берлогу и «шагая через мост, наступил лисе на хвост», в лесу начался переполох. Но тут я вдруг поняла, что все меня слушают, разволновалась и замолчала, а потом сильно заплакала. Все засмеялись и захлопали в ладоши. Закончилось всё благополучно – мне подарили подарок с конфетами и печеньем. Отмечу, что в Краснодаре в то время было трудно найти сахар, практически не было шоколадных конфет.
Меня определили в детский сад, который располагался в красивом особняке с колоннами и большими светлыми комнатами. Детсад был на гособеспечении, за него никто не платил. С нами там занимались пением и танцами, учили читать стихи. При необходимости, мама могла оставить меня там на день и ночь. Коллектив детского сада был исключительно женский, мужчин в то время было мало – это ещё одно последствие войны.
Помню демонстрации, посвящённые Международному дню трудящихся (первого мая) и Октябрьской революции (седьмого ноября). Люди шли колоннами, собранными по организациям, и несли плакаты с лозунгами, они разговаривали и пели советские военные и послевоенные песни. Играла музыка, все чувствовали себя непринуждённо, были веселы. После демонстрации люди расходились небольшими компаниями для дальнейшего празднования дома.
Обычно мы собирались на праздники у тёти Лиды, где накрывали стол салатами, овощными закусками и пирогами. На столе стояли две-три бутылки виноградного вина и бутылки лимонада, крепких напитков не было. Так как муж тёти Лиды – дядя Володя (Владимир Михайлович Долгих) – был начальник «ДОРМОСТА», то у нас на столе была колбаска. Дядя Володя за строительство Кавказской шоссейной дороги был награждён наручными часами. В то время такие часы были диковинкой. На второе подавали мясо с картошкой. За столом царила весёлая обстановка, пели песни, разговаривали и иногда танцевали или разыгрывали сценки из жизни. У нас, детей, это создавало ощущение благополучия и спокойствия. Так проходили редкие праздничные дни, а в будни маме приходилось много работать, чтобы жить и хорошо питаться. Мама любила хорошо одеться, заказывала платья в ателье. В моде были тогда натуральные ткани: крепдешин, креп-жоржет, чесуча, бостон и многие другие.
Помню, что когда в Краснодаре было особенно жарко, на каждом углу стоял аппарат для газированной воды с продавщицей в белом халате и колпаке. Аппарат представлял собой металлический ящик на колёсах, на верху которого стояла стеклянная узкая и длинная мерная колба с сиропом, из неё продавщица добавляла сироп в стакан с газированной водой. Я на каждом углу просила у мамы воду, пыхтела, но пила, тогда это было лакомством. Продавали ещё мороженое из бидонов: продавщица ложкой заполняла форму и потом из неё на круглую вафлю выдавливала столбик мороженого, а сверху всё это накрывалось таким же кружком Есть такое мороженое было очень удобно, облизывая столбик по кругу и держа его пальцами за вафли.
Позже мы с мамой перебрались в маленькую комнатку в частном доме на улице Шаумяна, которую снимали у старенькой бабушки-хозяйки. Домик был глиняный (хатка), побеленный внутри и снаружи. На окнах были ставни, которые на ночь закрывали снаружи металлической перекладиной со свободно висящим штырём, его просовывали через сквозное отверстие в стене, а внутри в его конец вставляли заглушку, препятствующую выходу. До сей поры помню длинный коридор вдоль дома, обвитый виноградной лозой со свисающими гроздьями синего винограда. Наша бабушка-хозяйка, которой я пела песенки и рассказывала стишки, очень хорошо ко мне относилась и заменяла мне мою бабушку. Она тайком от мамы водила меня в церковь (в то время посещение церкви не приветствовалось), там меня крестил священник, он обрызгал меня водой из купели и на лбу намазал крестик чем-то красноватым. Я дотронулась до лба и попробовали на вкус, это было что-то липкое и сладкое.
Помню, что на крыше соседнего дома летом лежали на противнях слои распластанных слив или абрикос, так их сушили и высушенные пласты употребляли как пастилу. У калитки дома на улице стояли огромные деревья белой и черной шелковицы и дерево грецкого ореха. Когда плоды созревали и падали на землю, дети могли их с удовольствием кушать, только орехи надо было очистить от зелёной кожуры и разбить скорлупу. Вдоль улицы росли кусты жёлтой алычи и кизила, а огромная крона растущего там каштана давала желаемую тень. В воскресенье мы с мамой ходили мыться в баню недалеко от нашего домика и после бани дома варили раков на керосинке. Мне было интересно, что в живом виде раки были зелёные, а после варки становились красными и были очень вкусными. Раки в изобилии водились в реке Кубань в Краснодаре.
В первый класс я пошла в школу недалеко от дома. Первые задания были простыми: написать палочки, крючки, буквы и цифры, поэтому я быстро с ними справлялась, и пока старенькая бабушка доходила до туалета, который находился на огороде, я уже заканчивала уроки. Хорошо помню лицо своей первой учительницы, немолодой и полностью седой женщины. Она выглядела печальной и серьёзной. Она была всегда одета в траурные чёрные одежды, тоскующая и поникшая. Во время войны погиб её единственный сын в воздушном бою, он был лётчиком. Мы, послевоенные дети, тонко чувствовали её горе и слушались её всегда и во всём. Дети войны имели обострённое восприятие действительности и правды, очень хотели жить и стремились к успехам. Вот так в послевоенные годы постепенно восстанавливали свою мирную жизнь дети и взрослые вместе с нашим народом.